Медики на передовой – это те же бойцы только в белых халатах. Они несут не менее опасную службу, чем военные, на них возложена колоссальная ответственность. Надо обладать стальным характером, чтобы в полевых условиях спасать жизни. Публикуем интервью с одной из таких героинь — военфельдшером с волевым характером Анной Седловой, которая ушла добровольцем в Народную милицию ДНР.
Анна, известно, что у вас две врачебные специализации. Вы окончили Донецкий медуниверситет им. М. Горького?
Да, я окончила Донецкий медуниверситет и прошла интернатуру по специальности «врач-дерматовенеролог», после чего вышла замуж и ушла в отпуск по уходу за ребенком.
Специальность «терапевт» я получила уже в 2018 году после окончания факультета профессиональной переподготовки, поэтому могу сказать, что у меня действительно две рабочих отрасли в медицине.
Где вы работали до начала СВО?
Непосредственно до начала СВО я занималась волонтерством, случайно увидев в соцсетях посты координационно-правового центра «Война и мир» зимой 2020 года, также периодически писала статьи для российского издательства Eadaily и очень благодарна редактору и коллективу: они не только публиковали мои материалы, но и оказывали финансовую помощь в виде пожертвований на нужды гражданского населения Республик.
Вы на передовой с началом СВО или ранее работали медиком на фронте?
В августе 2014 года вместе с моей семьей я была вынуждена уехать в статусе вынужденного переселенца в Красноярский край, где мы прожили четыре года. Там я работала врачом-терапевтом и реабилитологом в одном из санаториев. То время дало мне многих хороших и верных друзей, с которыми мы поддерживаем связь по сей день, общаемся в мессенджерах, иногда созваниваемся. Мне, безусловно, приятно то участие и искренность, с которыми эти люди северных широт открыли свои сердца и впустили в них нашу донбасскую боль и трагедию. Если когда-то ты станешь у них своей, это уже навсегда.
В Донецк я вернулась летом 2018 года, а с началом СВО вместе с моим мужем Андреем Седловым (о нем «Вечерка» писала ранее. – Прим.) мы ушли добровольцами в ряды НМ ДНР.
Вы как-то писали, что хотели быть литератором, переводчиком – кем угодно, но не врачом. Почему так? Ведь у вас отец врач – Игорь Георгиевич Толстой, работал на кафедре у хирурга-онколога Григория Бондаря, после являлся начмедом, заведующим поликлиникой в городском онкодиспансере.
Не знаю даже, что и ответить на этот вопрос, чтобы не лукавить. Папа был и остается для меня примером Доктора – именно так, с большой буквы, – и, находясь в Красноярском крае, несмотря на часовую разницу в географических поясах, я звонила ему и спрашивала совета в тех или иных случаях. Я всегда знала, что мне не хватит навыков, усидчивости, усердия, чтобы стать таким врачом, как он, а абы каким быть не хотелось.
В одной киноленте герой говорит девушке такие слова: «Война не место для женщин». Что бы вы ответили на ее месте?
Мне говорили это, и даже в более резких выражениях. Говорили те, кто был старше и по возрасту, и по званию. В ответ… в ответ просто делаешь то, что должен, не обращая внимания ни на что. Война сейчас везде, безопасных мест нет, гарантий сходить за хлебом в булочную в центре Донецка и вернуться живым нет, поэтому с какого-то момента пространство стирается полностью и становится совсем неважно, где ты. Потому что война уже не снаружи, она внутри…
Страшно на войне? Как вы с этим боритесь?
Всерьез задумалась. Я не умею ждать. Абсолютно. Совершенно. От слова «совсем», и, наверное, самым страшным для меня здесь есть ожидание. И крысы. Очень их боюсь. Был момент, когда боялась прямого попадания в наш уазик, потом – в дом. Все это ситуативно. Сегодня – страшно, завтра уже нет. Боюсь тишины. Гораздо больше, чем звуков прилетов. В тишине кроется что-то зловещее, начинаешь думать: или наши их, и поэтому всё, или наоборот.
Бороться специально – на это нет времени, если удается, то помогают медитации: зажигаю свечу и смотрю на огонь, пытаясь унять свою внутреннюю дрожь и прийти к какому-то мало-мальскому покою.
Сейчас важно помогать фронту. Скажите, что конкретно медикам и бойцам необходимо? И есть ли потребность в медработниках на передовой?
В первую очередь необходимы ИПП (индивидуальные перевязочные пакеты), которые используются в качестве первой помощи при ранениях непосредственно на поле боя, и жгуты-турникеты. Наверное, это самое важное. В целом нужно все, с учетом надвигающейся зимы возрастает потребность в противопростудных чаях, антибиотиках, противокашлевых препаратах, ну и конечно, люди. Люди – это самое главное, они нужны всегда.
Как налажена работа медицины на передовой?
Всегда есть к чему стремиться, что сделать лучше, чтобы повысить эффективность работы врача и тем самым спасти больше жизней. Довольно неплохо организовано снабжение полковой медицины, но никогда не следует недооценивать своего противника, потому что пренебрежение к врагу – это верный путь поражений и гибели русского народа.
Вы оказывали помощь в том числе и гражданскому населению в Мариуполе. Там вы познакомились с пожилой петербурженкой. Она чем-то особенно вам запомнилась?
Да, об этом я как раз писала в одной из глав моей книги. Она запомнилась мне шармом, изысканностью, воспитанием, удивительной красотой женщины «немного за», «фирменным» ленинградским обращением: «деточка». До сих пор часто ее вспоминаю, тогда нас перебросили дальше, и я так и не успела довезти ей сальбутамол – лекарство от бронхиальной астмы. Потом долгое время просто возила с собой флакончик, пока не отдала другой женщине. Где-то в глубине души тешу себя надеждой на то, что смогу ее найти, хотя в ту единственную встречу на импровизированном фельдшерском пункте от усталости и рассеянности я не спросила у нее ни адреса, ни имени-отчества.
У вас есть телеграм-канал под названием «Записки доктора Анечки», где вы публикуете стихи, статьи и пр. Можно ли считать его фронтовым дневником? Ожидать ли вашей книги, когда наступит мир?
Сейчас я все больше делаю репостов новостей и интересной аналитики и относительно меньше пишу сама. Считать ли его фронтовым дневником? Весьма условно. Я бы назвала его просто дневником, в котором порой строки пишет война. Но только порой.
Книга пишется, я публиковала отдельные главы, отдавая их на суд читателей и принимая во внимание то, что, если со мной что-то случится, по крайней мере, эти кусочки повести увидят свет. Мне бы этого хотелось…
Если бы вы писали книгу, какие истории, судьбы вошли в нее?
Село Трудовое Волновахского района, в которое мы с Андреем заехали ночью по ошибке. Полностью сожженное село. Ни одной собаки, ни одного человека. Мне казалось, что мертвые стояли там в каждом дворе, у каждого окна.
И второе, что сразу пришло в голову после вашего вопроса: за пару недель до выхода на службу мы с Андреем эвакуировали из Первомайска (ЛНР) семью молодого военного: жену, ее маму и двоих детей, младшего мальчика звали Андрюшей, ему было 6 месяцев, старшего – Мишей, ему было 5 лет. Андрюша ехал то у своей мамы, то у меня на руках, и я тогда в шутку говорила, что между двумя Андреями могу смело загадывать желания. Мы выезжали из города под канонаду прилетов, старшего Мишу постоянно укачивало и через каждые 15–20 минут поездки приходилось останавливать машину. У младшего совсем остыло питание в бутылочке, и уже в ночи, на дороге по Ровенькам, мы разложили походную горелку, нагрели воду, и мама сделала новую порцию смеси для малыша. Это была какая-то бесконечная поездка, мне иногда казалось, что мы не приближаемся к границе, а, наоборот, удаляемся от нее. Но доехали. Конечно же, доехали, иначе я бы об этом не рассказывала…
Источник: газета «Донецк вечерний«, автор — Виктория Лев, фото — из личного архива Анны Седловой