Известие о том, что в Донецк прибыл архив генерала Артема Сергеева – сына председателя Донецко-Криворожской республики Федора Сергеева, более известного как Товарищ Артем, сразу же напомнило прохладное солнечное летнее утро 2007 года, когда я по перрону Белорусского вокзала бежал на электричку, следовавшую по весьма популярному подмосковному дачному направлению…
Перипетии судьбы
Мне, совсем недавно получившему в стенах знаменитой высотки на Смоленской площади удостоверение собственного корреспондента газеты «Донецкий Кряж» в России, предстояло общение с воспитанником самого Сталина и живым хранителем памяти о той великой эпохе. Так вышло, что наше интервью оказалось для моего собеседника завещанием, оставленным Донбассу, который он считал своей второй Родиной…
Спустя час я уже общался с Артемом Сергеевым. Конечно, давали знать о себе и годы, и слабеющее здоровье интервьюируемого, но это не могло убить в нем бодрость, обаяние и энергию. Из его слов складывались яркие образы непростого времени 1930-х годов и людей, которые окружали этого человека! Поразила необычайная ясность мышления: чуть позднее, когда я расшифровывал записанное на диктофон, сказанное Артемом Федоровичем практически один к одному легло на бумагу, и получившийся текст даже не пришлось «причесывать». А ведь это необычайная редкость – совпадение устной и письменной речи!
Артема Сергеева часто называют приемным сыном Сталина. Это не так: с юридической стороны никаких родственных отношений между ними возникнуть не могло, тем более при живой матери Артема Федоровича – Елизавете Львовне Сергеевой, которая после смерти мужа была главврачом созданного ею противотуберкулезного санатория близ Нальчика, председателем облздрава Кабардино-Балкарии, заместителем директора авиационного завода, директором текстильной фабрики и начальником медицинского управления госпиталей. Но среди руководителей Советского государства существовал сложившийся еще в дореволюционные времена обычай заботиться о детях своих товарищей, причем не только об оставшихся круглыми сиротами. При этом в основном устанавливалась опека, часто неформальная, однако устное обещание в этом кругу стоило дороже тысячи подписей, заверенных печатью.
Его судьбу без преувеличения можно назвать удивительной. Как воспитанник Сталина Артем Сергеев хорошо помнил мир Кремля 20-х годов ХХ века, знал многих из тех, кто находился у руля государства и в более позднее время. Будучи кадровым военным, прошел Великую Отечественную от первого до последнего дня, бежал из плена, сражался в партизанском отряде, участвовал в освобождении Донбасса, а после войны командовал 9-й дивизией ПВО. Даже личная жизнь его была примечательной: он породнился с проживавшей тогда в СССР семьей легендарной Пассионарии – Долорес Ибаррури – одного из лидеров борьбы испанского народа против генерала Франко.
За кремлевскими стенами
Перелистываю журналистские записи того самого дня. Благодаря беседе с Артемом Сергеевым стала понятна несостоятельность многих стереотипов о сталинской эпохе, долгие годы навязываемых нам перестроечной и постперестроечной пропагандой. Взять, например, столь тиражируемый либералами миф о том, как хорошо жила советская элита на фоне всеобщей бедности в стране.
– Это была большая коммуналка, – вспоминал Артем Федорович. – Никакой роскоши там не было, все казенное: у обитателей Кремля того времени не имелось никакой собственности. Жили очень дружно – кухня была общая. Там не было даже отдельных квартир, а только анфилада комнат вдоль длиннющего коридора. Кстати, нашими соседями были не только партийные работники, но и простые рабочие, обслуживавшие Кремль. Еще в этом мире были дети, которые учились в обычных московских школах, и к ним свободно приходили их товарищи. А в 1923 году был создан детский дом, в котором воспитывались 25 детей советских руководителей и столько же –
беспризорников. Там, кроме меня, воспитывались Василий Сталин, Татьяна и Тимур Фрунзе. Детдом просуществовал до 1927 года, пока мы пошли в школу. Кремлевские зарплаты были низкими: существовал так называемый партмаксимум. Карманных денег практически никогда не было, партработник за полцены по карточке получал обед в столовой и продукты на ужин. Эту коммуналку расселил Хрущев: слишком боялся заговора. Каждого – на отдельную, прослушиваемую КГБ дачу, да подальше друг от друга. Помню, как попал я на одну из таких дач, меня удивило, какие верноподданнические разговоры ведутся в доме. А когда выходили на улицу, то говорили совсем о другом… Кстати, при Сталине дача полагалась не человеку, а его должности: переходишь на другое место – будь добр, освободи… Да и обстановка дач Сталина в то время была очень простой, вся эта роскошь – наслоение более позднего времени.
Первые лица СССР того времени в воспоминаниях Артема Сергеева были совсем непохожи ни на героев с парадных портретов, ни на карикатурных монстров: ни одной из столь популярных крайностей я от него не услышал. Это были живые люди со своими сильными и слабыми сторонами, но именно отсутствие пресловутой «конфетной красоты» только подчеркивало их незаурядность:
– Кирова помню с 1930 по 1934 год, мы так и звали его – «дядя Киров». Остался в памяти первый глава Советской Абхазии Нестор Лакоба – чудный человек, страдавший глухотой, но тем не менее очень общительный. Берию не любили, но Берия мог сделать то, чего не могли другие. Когда Лаврентий Павлович приходил, все мрачнело. Запомнился Буденный – человек уникальный, талантливейший кавалерист. Я видел Буденного перед войной, когда он участвовал в конно-спортивных соревнованиях: тогда многие военачальники выступали как спортсмены. Лучше Буденного в рубке никого не было: он мог рубить лозу так, что насаженная сверху пилотка садилась на обрубок. Видел Буденного и незадолго до его смерти. Прихожу к нему в больницу, а он: «Разве это Буденный? Был Буденный, да весь вышел!» Я ему пытаюсь комплимент сказать, но получаю в ответ: «Ты – солдат и не будь подхалимом!» А рука у Буденного была – что клещи. Даже когда он был больным, сила все равно оставалась. Такую руку, как у Буденного, я чувствовал разве что у знаменитого тяжелоатлета Юрия Власова…
В семье вождя
Безусловно, центральной фигурой нашего диалога был Сталин: очень немногим довелось знать эту великую и противоречивую личность в самой что ни на есть повседневной жизни. Философы трактуют понятие «правда» как соответствие слов мыслям. Кто-то из великих сказал, что нельзя писать поверх двух вещей: времени и совести. Это полностью относится к Артему Сергееву, до конца оставшемуся верным тому миру, в котором вырос. Вот что он тогда рассказал мне:
– Сталин был человеком остроумным, любил смех и юмор, знал много анекдотов, и всегда по делу. Хорошо разбирался в винах и лечился ими от многих болезней, водку же практически не пил, часто разбавлял вино водой. Помню, как он однажды мне и своему сыну Василию налил за столом вина. Присутствующие женщины начали говорить, что вино – яд, на что Сталин ответил: «Вот сороки, опять раскудахтались! Ядом змея убивает, ядом врач лечит!» Всегда работал, не терпел бездельников и болтунов. Утром садился за стол, ему подносили стопку бумаги – и он писал. Даже в Сочи, куда он выезжал на отдых, каждый день из Москвы летал фельдъегерский самолет, и там же, в сокращенном составе, работал его секретариат. С большим уважением относился к Вертинскому, при нас его записи не ставил, но часто из-за двери его кабинета доносилась песня, посвященная памяти погибших юнкеров: «Я не знаю, зачем и кому это нужно, кто послал их на смерть недрожащей рукой…» Часто слушал «На сопках Манчжурии» со старыми словами, чувствовалось, что поражение России в Русско-японской войне его гложет…
А вот какую характеристику Артем Федорович дал Сталину как государственному деятелю:
– Сталин очень быстро понял призрачность надежд на мировую революцию. Почему так быстро ушли старые большевики? Чем занималась ленинская гвардия? Это были разрушители старого строя, созидателями они не были! И перестроиться уже не могли. А потом – какая, скажите на милость, мировая революция? Все восстания в Европе быстро подавили, а у Маркса сказано, что революция в Европе без одной только Англии есть не более чем буря в стакане воды. Да и кто нас просил помогать устраивать мировую революцию? Сталин понял, что Европа не созрела до уровня революции, а созреет ли – жизнь покажет: надо, чтобы у нас жизнь была лучше, чем у них. Он умел чувствовать потребность времени, отлично знал историю России и национальный характер, надежды русского народа и русской армии. Когда в 1935 году начали присваивать персональные звания в армии, многие возмущались: «Ох, не хватает, чтобы еще и генералов нам ввели…» А когда генеральские звания в 1940 году появились, говорили: «Не хватает, чтобы еще и золотые погоны надели…» Но многие про себя думали: «А хорошо бы так!» Мы называли себя офицерами, хотя в то время нас официально именовали командирами, а во время войны мы все ждали, когда пришлют и будут вручать погоны…
Артема Сергеева связывала личная дружба с сыном Сталина Василием, человеком трагической судьбы:
– О нем сказано гадостей во сто крат больше, чем их было на самом деле. Василий всю жизнь прожил в казенном доме среди чужих ему людей: кто-то подхалимничал, кто-то хотел выслужиться перед его отцом. Страшно любил животных, у него был здоровенный пес, о нем он говорил: «Не обманет и не предаст!». Слишком много обмана и измен он видел… Да, он сильно пил. Но не тогда, когда летал. Его арестовали через месяц после смерти отца, а незадолго до этого мы сидели с ним, он уже выпил хорошо, но наливает себе еще. Я ему: «Вася, хватит!» Он в ответ вынимает пистолет и говорит: «У меня только два выхода: или самоубийство, или перевернул – и трын-трава! Я живу, пока жив мой отец: как только он глаза закроет, Берия порвет меня на части, а Маленков, Хрущев и Булганин ему помогут… Думаешь, легко жить под топором?»
Случайность и политические последствия
Никто из нас в тот день не мог предположить, что спустя каких-нибудь семь лет тема самоопределения Донбасса вспыхнет с новой силой, и насколько ценными для сражающегося народа окажутся уроки почти столетней давности. Тогда же Донецко-Криворожская республика воспринималась нами как уникальный исторический опыт создания эффективной государственности не на общепринятом в мировой практике национальном принципе, а на экономическом.
– Создание ДКР было важным стратегическим шагом, – рассказывал Артем Сергеев. – Не стоит забывать, что в тот момент войска кайзеровской Германии и Центральная Рада были сильнее Советской власти. Если в Петрограде рабочий класс был сосредоточен очень компактно, и, когда началось немецкое наступление, его быстро удалось мобилизовать и дать отпор противнику, то в Донбассе ситуация была иная. Рабочий класс был рассредоточен по шахтам и заводам на большой территории, и, чтобы собрать хоть какую-то вооруженную силу, требовалось время. Нужно было собрать людей, эвакуировать предприятия, уголь, железо, оборудование. Нужно было любой ценой остановить более мощного противника. После создания ДКР немецкому командованию был предъявлен меморандум о том, что любое нарушение границ республики будет расценено как агрессия. Пока немцы разбирались с этим меморандумом, у советской власти появились десять-двенадцать дней передышки, а значит, и возможность создать вооруженную силу, способную дать отпор. Тогда из разрозненных отрядов была создана Пятая армия во главе с Ворошиловым. В районе Лихой, когда путь к отступлению был перерезан, эта армия сумела организовать контрнаступление, а по мере отступления к Царицыну превратилась в мощную военную силу и отразила попытку выхода к Волге Добровольческой армии…
Идея самоопределения Донбасса уже в 1918 году воспринималась украинскими националистами, включая затесавшихся в ряды большевиков Скрыпника и иже с ним, как угроза украинскому политическому проекту в целом. Кроме того, даже тогда было понятно, что Украина настолько разнородная, что единство этого образования будет носить временный характер и сможет продолжаться ровно до тех пор, пока продолжится его подпитка извне. Слово моему собеседнику:
– Нашлись люди, которые обвинили моего отца в великодержавном шовинизме. Еще когда создавали ДКР, советский партийный деятель Скрыпник заявил Артему, что тот хочет разделить Украину, на что в ответ прозвучали в адрес Скрыпника обвинения в предательстве и желании сдать немцам и Центральной Раде всю Украину. Насколько я знаю, мой отец рассматривал создание Донецко-Криворожской республики как временное явление и не планировал ее воссоздания после восстановления советской власти в Донбассе. К сожалению, обвинения в сепаратизме в адрес моего отца звучали со стороны националистически настроенных украинских историков еще в советские годы…
Конечно же, нельзя было обойти стороной личность председателя Донецко-Криворожской республики – Федора Сергеева, которому Молотов дал необычайно емкую характеристику: «Он был единственным среди нас, кто был и рабочим, и интеллигентом». До сих пор много споров вызывает его гибель в железнодорожной катастрофе.
– Как говорил Сталин, если случайность имеет политические последствия, к этому надо присмотреться, – рассказывал Артем Сергеев. – Катастрофа аэровагона, в котором возвращалась делегация после посещения Подмосковного угольного бассейна, судя по всему, была делом рук Троцкого… Выяснено, что путь аэровагона был завален камнями. Кроме того, было две комиссии. Одну возглавлял Енукидзе, и она увидела причину катастрофы в недостатках конструкции вагона, но Дзержинский говорил моей матери, что с этим нужно разобраться: камни с неба не падают. Дело в том, что для противодействия влиянию Троцкого товарищ Артем по указанию Ленина создавал Международный союз горнорабочих – как наиболее передового отряда промышленного пролетариата. Оргкомитет этого союза был создан за несколько дней до катастрофы. Троцкий в то время представлял очень большую силу: на его стороне были и значительная часть армии, и мелкая буржуазия. Сталин по тогдашней иерархии находился на пятом месте после Ленина, Троцкого, Каменева и Зиновьева, и эта иерархия строго соблюдалась. Впрочем, Ленин тогда уже был безнадежно болен и оставался не у дел…
Когда же пришло время прощаться, Артем Федорович сказал:
– Жителям Донбасса – благополучия, Донбассу – процветания!
Александр Дмитриевский, газета «Донецкое время»
