Уважаемые читатели, мы продолжаем публиковать краеведческие опусы, посвященные Донецку-юбиляру. В предыдущем материале, описывая улицу Кирова (самую длинную в городе), мы не раз упоминали об историческом посещении шахтерской столицы американским писателем Теодором Драйзером. Однако отвлечься от повествования и рассказать об этом визите подробнее не получалось. Вынесли Теодора за скобки. Пришло время навести на него лорнет
Стимул к развитию
Однако наше копание в прошлом неожиданно было освещено лучом современности. Отвешиваю низкий поклон вам, читателям, – за внимание к нашему творчеству, за критику и поощрение, которыми вы неуклонно стимулируете наше развитие. Так вышло, что рубрика «Донецку – 150» на некоторое время подвисла, – и тут же в редакцию стали поступать требования не останавливаться, продолжать прогулки по истории Донецка. И вдруг – среди прочих – звонок: «Здравствуйте! Меня зовут Михаил Моисеевич Гранберг. Мой отец был гидом Драйзера в 1927 году». Вот это развитие сюжета!
Конечно же, творческая группа «Донецкого времени» направилась в гости к Михаилу Моисеевичу – за подробностями. Гранберг оказался преданным читателем газеты. Причем – в свои-то преклонные годы – читателем без оптических приспособлений. Нам бы в его возрасте газеты без очков штудировать!
У кровати Михаила Моисеевича висят фотографии донецких политических лидеров – Александра Захарченко и Дениса Пушилина. Оба портрета – вырезки из «Донецкого времени». Приятно.
Разговорились… Впрочем, позвольте немного изменить ход повествования. Все-таки стоит для начала рассказать о поводе нашей встречи. За ваш счет В 1927 году Советский Союз отмечал первый круглый юбилей Октябрьской революции. Сделано за 10 лет немало, и пусть во всем с нас еще пример брать нельзя, но было чем похвалиться перед посторонними. Видимо, с этой целью – похвалиться – советское правительство и разослало 150 знаменитостям приглашения присоединиться к нашему торжеству. Все путевые расходы брала на себя принимающая сторона. Был среди званых и Теодор Драйзер, широко известный, уже написавший к тому времени свои главные книги, но все еще неоднозначно воспринимаемый на американской родине.
Драйзер отнесся к приглашению по-журналистски нахально: а можно ли погостить подольше? Хотелось опытному репортеру внимательнее вглядеться в чуду-юду заморскую, проехаться по всем ее крупным городам, пообщаться с народом. Желательно за счет самого народа… Наши – душа, известно, широкая – с радостью согласились. И 77 дней колесил Тео по стране победившего народовластия. Был в Киеве, Харькове, Москве, Ростове, Ленинграде, Тифлисе… Не смог обойти вниманием и такой пролетарский очаг, как Сталин (в 1927 году, напомним, наш город звался именно так).
В попутчицы и секретарши писателю была определена 34-летняя американка Рут (или Руфь) Кеннел, уже пять лет жившая в Союзе. Барышня переводила на русский язык книги своих соотечественников, в том числе и Драйзера, занималась их публикацией в Госиздате. Ну а на местах постигать советские реалии Теодору помогало множество наших гражреализм тем и ценен, что предельно честен. Не смог Тео «взвиться кострами», не так уж основательно мы еще «свой, новый мир построили». Да и откуда ей взяться, основательности, если Гражданская война всего несколько лет назад завершилась.
Конечно, сдвиги были колоссальные, и тому подтверждение – многочисленные стенды со статистикой, которые писателю то и дело подсовывали для ознакомления. Но цифры цифрами, а грязь и бедность все еще сопровождали наш быт.
Впрочем, Драйзер не скрывал и позитивных впечатлений. Даже честно признавался: мол, ожидал увидеть то-то, а тут – на тебе – культура и нравственность. Не будем забывать и о национальности писателя (а кстати, и о его немецких корнях с их тягой к порядку и уюту): западный мир с 1917 года не мог причесать волосы, вставшие дыбом от нашей дан, имена которых писатель даже не удосуживался запоминать (о чем свидетельствует его дневник). В Сталине одним из таких помощников был 28-летний гид Моисей Гранберг. Со вздыбленными волосами Вернувшись в Штаты, литератор написал и опубликовал книгу «Драйзер смотрит на Россию». Однако в самой России этот труд до сих пор не переведен. Выглядит факт странно, но вообще-то все объяснимо. Приглашая писателя, окружая его хлебом-солью-гидами, советское правительство надеялось на благозвучный отзыв классика (тем более что Драйзер славился своей лояльностью к трудовому народу). Однако американец, «не дорожа любовию народной», не сподобился на дифирамб, написал так, как ему виделось наше житье.
Драйзер – писатель натуралистического уклона, с репортерским глазом, кропотливый в мелочах и за это нередко обвиняемый в тяжеловесности и даже занудности. Его революции. Естественно, писатель чувствовал себя Орфеем, спускающимся в ад, и облегченно выдохнул, когда вернулся живым и не прожаренным на красной сковороде.
Всего вышеперечисленного достаточно, чтобы понять: книга «Драйзер смотрит на Россию» была обречена остаться непереведенной. Во всяком случае, сразу. А потом, как говорится, проехали. Спустя много лет доброхоты перевели кусочки из «Русских дневников» Драйзера (кстати, даже в Америке изданных лишь в 1996 году), благодаря чему мы можем хоть немного удовлетворить свое любопытство.
«Все целы и невредимы»
В Сталин Теодор прибыл 18 декабря 1927 года. Была оттепель, дорога, по которой его вез «старый экипаж, ведомый большой черной и маленькой белой лошадьми» (оцените точность описания!), чавкала грязью. Представьте себе нашу декабрьскую «оттепель»: едва плюсовая температура, ветер, пронизывающий сыростью… Писатель тут же признается: «У меня начало портиться настроение». Еще бы! У кого не испортится!
Правда, тут же оптимист Драйзер прибавляет: «Тем не менее я чувствовал, что это будет интересная поездка». И пошел описывать впечатления. Сравнил, кстати, терриконы с пирамидами. «Лачуги», вокруг которых бродил толпами народ, по мнению писателя, становились все презентабельнее по мере приближения к центру.
«До чего же запущенная местность, и тем не менее живая», – бросает он то ли брезгливо, то ли снисходительно. Эх, Теодор… Не запущенная она была, местность наша, а еще не распущенная! Это не нью-йоркская клоака, которую ты привык лицезреть, не выселки для неприкасаемых, которые вы повсеместно развели на своем «демократическом» Западе. Это разрастающийся организм пролетарского города, недавно появившийся на свет и еще не омытый повивальной бабкой – революцией! Приехал бы ты сюда лет через 50, понюхал бы розы, закадрил бы симпатичную дончанку-заводчанку – глядишь, и дневники бы твои благоухали восторгом.
Однако вернемся к 1927 году. Довезли Драйзера до центра, поселили в гостинице «Металлургия», только что, кстати, возведенной. Здание индустриального техникума возле ЦУМа знаете? Это и есть «Металлургия», перестроенная после разрушений Великой Отечественной. Драйзер ехидно замечает, что швейцар характеризовал свой отель как «очаровательно чистый». Правда, тут же смягчает иронию: «Маленькие комнаты были светлыми и удобными». Конечно, чистая была гостиница, ее ведь только открыли! И нечего ерничать! Но американо-немецкая белая кость все же перестраховалась и попросила дополнительные простыни, которые ей с готовностью (за 50 коп.) предоставили.
За два дня – 18 и 19 декабря – Драйзер и Рут побывали всюду Спускались в 31-ю шахту (возле будущей фабрики игрушек) на глубину 140 метров, пообщались там с горняками. Те интересовались, каковы условия труда у американских шахтеров. Вопросик со шпилькой, между прочим. Что писатель им на это ответил, он умалчивает. Судя по испугу, которым полны его подземные впечатления, вряд ли он вообще до этого был знаком с горняцким трудом. Чувствуется, с нетерпением ждал он конца своего смелого эксперимента, а завершив экскурсию, бравурно заключил, что они «были подняты наверх, все целы и невредимы». Да куда бы вы делись, вот еще…
Кстати, и спустился-то он в шахту только под давлением Рут Кеннел («из-за настойчивого заявления моего секретаря, что я должен увидеть шахту в Донбассе, мы отправились туда»). Не хотел перед дамой выставиться трусом, но дрейфил, видать, изрядно.
Красная нравственность
Возили Драйзера на Государственную ферму им. Троцкого в 12 верстах от города – на Пески. «До революции эта ферма принадлежала американцу по имени Хьюз», – гордо замечает Драйзер. Ну да, конечно, американец, а кто же еще… Кстати, потом, когда замерзший писатель попросился в домик на ферме (не досмотрев овец), он увидел там кресло-качалку. Конечно же, предположил, что она досталась пролетариям от «американца Хьюза». Но его деликатно разубедили.
Кстати, странно, что Драйзера не познакомили с Джоном (Иваном) Пинтером, американским шахтером-передовиком, работавшим у нас на шахте «Лидиевка».
Ферму Драйзер осматривал с тем же интеллигентским ехидством, прикрытым доброжелательностью. Например, когда ему показали лошадиный молодняк, разделенный до поры по половому признаку барьером, и агроном сказал, что в этом возрасте жеребцам и кобылам позволено лишь смотреть друг на друга, писатель отметил, что «в этом видна строгая красная нравственность». Пошутил. Ха-ха…
Между прочим, Драйзер спросил, почему в этом районе так мало де
ревьев, и ему ответили, что из-за атмосферы. Но мы, добавил агроном (латыш Летьен), усиленно озеленяемся, насаживаем леса. Вообще-то, откровенно глупый вопрос. Степь у нас! Прежде чем ехать, почитал бы хоть географический справочник. А почему у вас в прериях так мало деревьев, Теодор? Наверно, страна плохая…
Признаться, в замечаниях Драйзера порой проскакивает желание придраться. И водитель лихачит («шофер вел машину с безрассудной скоростью посреди заледенелых просторов, в то время как колючий влажный ветер бил нам в лицо»); и дорога скверная («у машины часто проворачивались колеса, и ее заносило, мы подпрыгивали на рытвинах плохой дороги»); и фотограф сильно суетится («у энергичного человечка, заснявшего нас в шубах и шляпах, чуть не разорвался сосуд в голове от напора, с которым он хотел продемонстрировать «американскую скорость»).
Может, тому виной усталость, недовольство погодой (19 декабря грязь замерзла, было скользко и снежно)… Все-таки, когда тебе под 60, такие путешествия, вероятно, утомительны…
Вот, например, когда экскурсия снова «летела по мрачной степи», американец заметил «стадо скота, стоящее за деревянным забором в такую плохую погоду». Возмутился, мол, что же животных от стужи не укрывают. Но его «успокоили»: коровы, дескать, «ожидали очереди на бойню, так что уже никто не заботился об их благоустройстве». Наверно, в этом суровом ответе великому гуманисту послышалась красная жестокость.
Стоический народ
Много занятного писатель увидел, когда они с Рут «решили прогуляться по грязным улицам». «Город выглядел настолько мрачно и страшно, насколько это возможно, – пишет он в дневнике. – Только люди были энергичны и хорошо одеты».
Особенно поразила Драйзера очередь у водонасосной станции. Отрывок из его дневника, посвященный увиденному, позвольте привести целиком: «Мы пришли к центральной водонасосной станции (с водой здесь проблемы, и насос есть только в этой части города). Одна за другой, женщины подходили к маленькому окошку, вручали талон (маленькую желтую бумажку), ставили свои два ведра под трубу, и мастер включал воду. Потом они вешали два ведра на палку, а ее водружали себе на плечи и, балансируя, шли по скользким улицам к себе домой. Одной молодой женщине очень не повезло. Она поскользнулась на ледяном пригорке и упала, пролив все два ведра на себя. Затем она встала со стоическим выражением лица, подобрала ведра и вернулась к станции». Да, американцы, народ у нас стоический!
Кстати, станция располагалась, если интересно, на пересечении проспекта Труда и Первомайской улицы (будете идти в сторону автостанции «Центр», не премините глянуть на это место).
Но не только неприглядное отметил писатель. Показали ему и библиотеку, и клуб для трудящихся (только что открытый Дворец труда им. Интернационала, нынче – ДК им. Франко). Все это было светло, культурно, оптимистично, хотя и скромно. Брюзгливый заокеанский гость несколько смягчился: «Мое впечатление о Сталино существенно менялось, – пишет он. – В том, что на поверхности выглядело как заброшенная дыра, я обнаружил оживленные культурные центры для огромного населения». И на том спасибо.
Напоследок процитирую речь Драйзера, обращенную к нашему народу (в таком виде ее зафиксировал корреспондент газеты «Диктатура труда»):
«Ваш округ будет крепнуть и развиваться в гигантский промышленный центр благодаря своим неисчерпаемым природным богатствам и той энергии масс, которую я с радостью наблюдаю… Я поражен тем, какие у вас великолепные клубы имеют трудящиеся. Ваш рабочий клуб на Рутченково – это нечто необыкновенное, это настоящий очаг культуры. Во всем мире нет того, что у вас. Ваши профсоюзы – рабочие профсоюзы, действительно помогают жизни трудящихся… Русские очень интересный народ, они обладают необыкновенной энергией творить, и я уверен, что ваше социалистическое строительство – это самый верный путь развития страны…»
Штирлиц знал, что запоминается последнее. Ну или то, что хочется запомнить… А вообще, так ли это важно, понравились ли мы Драйзеру? В конце концов, нравиться Драйзеру, американцам, Западу и т. д. – это ли наша самоцель? Конечно, нет. Пусть свои язвы рубищем прикрывают, а мы свои, Бог даст, залечим.
Роман Карпенко, газета «Донецкое время»
