Весной репертуар Донецкого государственного театра оперы и балета им. Соловьяненко пополнится оперой «Фальстаф» итальянского композитора Джузеппе Верди. Для постановки этой лирической комедии в Донецк приехал российский режиссер Александр Лебедев.
Он работал в театрах Санкт-Петербурга, Ростова-на-Дону, Новосибирска, в 2008–2012 годах был главным режиссером Донбасс Оперы, сейчас занимает такую же должность в Омском государственном музыкальном театре. Минувшим летом Александр Лебедев поставил на донецкой сцене театральную мистерию «Кармина Бурана».
Постановщик рассказал о своем видении замысла Верди и о том, стоит ли делать оперу современнее.
– Александр Юрьевич, в чем особенность вашей новой постановки? Каким вы представляете ее главного героя?
– В первой моей постановке «Фальстафа» мы больше шли по линии либретто, которое опирается на «Виндзорских кумушек» Шекспира. Нам предоставили уже готовые декорации для спектакля. Сейчас мы делаем декорации сами, они рождаются в этом театре.
А основой концепции служит партитура Верди. Когда он писал эту оперу, основные оперные баталии XIX века завершились, многие его коллеги − друзья и оппоненты − ушли из жизни. Верди писал «Фальстафа» шесть лет, в пожилом возрасте, воспринимая оперу как закат жанра. Но музыканты называют «Фальстафа» оперой опер. Ведь она сплавлена из намеков на музыку других. Верди полемизировал с Вагнером – и в некоторых моментах слышится Вагнер, а еще – Леонкавалло или Пуччини. Это не цитирование коллег, но музыканты и дирижеры сразу слышат гармонические ходы, специфику оркестровки, которые характерны не для Верди, а для других композиторов.
И мне хотелось отразить в постановке, что «Фальстаф» − опера опер. Тут невольно возникает ассоциация с самим персонажем, сэром Джоном Фальстафом. Он представитель аристократии, самовлюбленный «оперный монстр», и живет в мире театра, где обстановка представляет собой сплав из фрагментов разных опер. Этому противостоит современный буржуазный Лондон, куда Фальстаф врывается с представлением, что все женщины должны его – некрасивого, с огромным брюхом – любить. Верди, как и Шекспир перед тем, смеется над Фальстафом, но и любит его, восхищается им. Образ Фальстафа ассоциируется у меня, как и у Верди, с образом оперного жанра как такового: это колосс на глиняных ногах, который обязательно упадет.
– То есть вы перенесли действие в более близкую к нам эпоху?
– Не совсем. Это некий буржуазный мир, каким мы его сегодня воспринимаем, без привязки к конкретной эпохе. Обобщенный мир реальной жизни. Фальстаф живет вне его, своими иллюзиями. Мы хотим подчеркнуть это столкновение визуальным рядом, в том числе – разницей в исторических костюмах героев, чтобы показать абсурд затеи Фальстафа.
– Современным зрителям нужно преподносить классику по-новому?
– Необязательно. Мне самому не нравится модернизация, но я почувствовал, что в этом спектакле она необходима, чтобы донести замысел Верди до зрителя. Мы визуализируем концепцию самого композитора. А когда современное навязывается, не вытекает из режиссерского решения – это раздражает. Если герои прежних времен вдруг достают мобильные телефоны, зал посмеется, конечно. Я видел такие спектакли, это аттракцион увеселений для зрителя, но он не опирается на драматургию. Мне кажется, наоборот, лучше поиграть в эстетику прошлого. Интересно же, как все было в Англии XVII века.
– Вы работали в донецком театре почти десять лет назад. С тех пор он очень изменился?
– Да. Как-то стали все более собранными. В чем-то мне стало проще. Раньше я работал в заграничном государстве, а теперь оно не заграничное.
– Наверное, в каждом театре своя атмосфера, свой зритель…
– Да, каждый коллектив играет для своего зрителя. То, что смешно в Омске, не будет смешно в Хабаровске и тем более в Донецке. Актеры чувствуют, как вызвать у местных зрителей смех или слезы. В другом городе это чуть иначе. Это очень влияет на труппу. Хотя и базовые вещи никто не отменял. Нужно только делать спектакль нужным зрителю, живым, с понятным юмором, приемлемыми декорациями.
Динара Гатауллина, газета «Донецк вечерний»
